Речь и реплика адвоката Г.М. Резника по делу Александра Лебедева

Речь

Рассмотренное нами дело относится к весьма редкой категории. Всё-таки обычно несостоятельность обвинения проявляется в одной из двух составляющих: либо неправильной правовой оценке, либо неверном установлении фактов. Здесь дефектно все - и право, и факты.

Обвинение, которое предъявлено адвокату Александру Лебедеву, квалифицируется по части первой статьи 294 Уголовного кодекса. Норма эта сформулирована как вмешательство в деятельность суда в целях воспрепятствования правосудию. Под эту формулу подведено представление адвокатом Лебедевым документов в судебное заседание. Со всей ответственностью сообщаю суду, что ничего похожего на такое толкование статьи 294 ни в доктринальных источниках, ни в комментариях к уголовному кодексу, ни в судебной практике обнаружить нельзя. Статья 294 УК РФ производна от двух законов – О судебной системе и О статусе судей. В них говорится о недопустимости незаконного, внепроцессуального воздействия на судей. И во всех научных и практических источниках содержится именно это толкование.

Иное означало бы насилие над русским языком. Слово «вмешательство» имеет в нём два значения. Первое – вторжение в чьи-либо дела, отношения; второе – действия, пресекающие, останавливающие что-либо.

Но в нашем деле как раз подобное насилие и имеет место. Понятие «вмешательство» распространено на действия участника процесса, без которых сама деятельность суда не может состояться. Будни судебной деятельности состоят в разрешении спора между сторонами процесса. Одна сторона представляет обвинительные доказательства, другая сторона формирует доказательства с позиции защиты, и это происходит едва ли не в каждом судебном разбирательстве, когда имеется спор о виновности, мере пресечения, правах и обязанностях участников процесса. Отношение суда и самих участников процесса к тем материалам, которые они суду предъявляют, никакого значения для квалификации их действий по данной статье не имеют. Вот почему реализация сторонами своих правомочий, предусмотренных уголовно-процессуальным законом, ни при каких обстоятельствах не может образовать преступление, предусмотренное статьей 294 УК РФ.

Не случайно в речи прокурора мы так и не услышали ни одного довода в обоснование правовой оценки деяния. Просьба подсудимого разъяснить существо обвинения, ответить на вопрос, как и в чем могли помешать суду рассматривать дело представленные документы, какая деятельность суда была пресечена или остановлена, повисла в воздухе. В нарушение уголовно-процессуального закона обвинение так и осталось неразъяснённым.

Но насилие обвинения над русским языком на этом не заканчивается. Далее начинает насиловаться уже уголовно-процессуальный закон, правила, по которым оцениваются доказательства и устанавливаются факты.

В действительности они таковы. Подзащитная Лебедева, обвиняемая Екатерина Краснихина находилась под домашним арестом и покидать место жительства могла только по разрешению следователя. Оно было получено – для посещения дважды медицинского центра, где Краснихина недавно родила сына, 12 и 15 октября 2017 года. Об этих посещениях, консультациях врачей и сдаче анализов ребенка ей были выданы справки. Но первый приезд в медцентр 12 октября через неделю, следствие начинает опровергать, утверждая, что Краснихина получила справку обманным путём, в медцентр не приезжала и нарушила тем самым меру пресечения.

Для Лебедева события 12 октября были предельно ясны: адвокат обладал непосредственным знанием того, что Краснихина медицинский центр посетила, поскольку сам приехал туда, встретился с ней, видел её выходящей из здания медицинского центра. Он с ней общался, видел её мать, которая катала коляску с новорожденным. Как же поступить защитнику для того, чтобы отстоять факты, лично для него очевидные? И здесь мне, как одному из руководителей отечественной адвокатуры, особенно приятно отметить, что мой молодой коллега действовал профессионально и этично. Суду не предъявишь в качестве доказательства - «я там был и сам всё видел». Процессуальные статусы защитника и свидетеля несовместимы.

И Лебедев предпринимает меры к тому, чтобы проверить, найти сведения, которые бы подтверждали посещение Краснихиной медицинского центра. Повторяю, в чём он вообще никак не сомневается, потому что сам всё лично воспринимал. Адвокат приезжает в медцентр, встречается с его руководителями, включает громкую связь и в их присутствии разговаривает с Краснихиной. Она подробно рассказывает, что приехала, привезла анализы ребенка. Выясняется, что оставила не в том месте – шкафу для взрослых посетителей, поскольку она тоже в медцентре наблюдалась и сдавала там анализы в период беременности. На тот момент о судьбе анализов руководству неизвестно. Дается распоряжение эти анализы найти. Отсутствует ответственный за анализы работник. Проходит время, после этого Лебедеву сообщают, что анализы не обнаружены. Краснихина продолжает настаивать, что анализы она сдала.

Мой коллега продолжает действовать весьма профессионально. Он спрашивает подзащитную, что еще может подтвердить посещение ею медцентра. Краснихина приезжала в медцентр на машине. Запрашиваются данные видеорегистратора. Ответы не сохранились – хранятся только двое суток. Краснихина вспоминает, что зашла в кафе медцентра и там поела, называет заказанные блюда и их цену, чек не сохранила. Лебедев приезжает в кафе и получает полное подтверждение слов подзащитной. Выясняется, что именно в этот период времени действительно делался такой заказ – совпадают и блюда, и цена – расположение столика, внешность официантки. И главное – этот чек был единственный, какой выдавался в часовой период, названный Краснихиной.

И вновь защитник мыслит компетентно и точно. Нужно подтвердить источник появления чека. Без свидетельских показаний судья резонно спросит: «Откуда этот документ, как он у защиты появился»? И тогда Лебедев опрашивает сотрудников кафе - бармена Гусева, официантку Юсубову. Он предъявляет фотографию Краснихиной. Говорит, что он адвокат, действует на основании закона об адвокатуре и защищает женщину, которую могут направить под стражу, а она - мать новорожденного ребенка. «Посмотрите внимательно, вы опознаете её или нет?» Краснихину не опознают и поясняют: к ним приходит большое количество посетителей, каждого запомнить сложно. Лебедев показывает Юсубовой чек, где указана её фамилия, и просит прийти в суд, чтобы подтвердить подлинность чека, ведь в нём указано, что она, Юсубова, обслуживала этот столик. В разговоре Лебедев не угрожает, не слышны от него никакие посулы, шантаж, склонение ко лжи. Лучшим аргументом за то, что адвокат просит Юсубову сказать в суде правду, служит последняя фраза, адресованная ей Лебедевым. «Если Вы по моему запросу не придете, так я ходатайство заявлю, пусть следователь Вас вызовет». Обвинение всё перевернуло и объявило поиски Лебедевым правды обманом.

Перехожу к встрече Лебедева с руководством медцентра и впечатлениями, которые адвокат из неё вынес. Великое всё же дело – принцип непосредственности. Помните свидетеля Ларину? Она – начальник юридического отдела, помощник по правовым вопросам главного врача. Очень последовательно и уверенно давала показания. В общем, подтверждая то, что говорила на предварительном следствии. Но почему-то запамятовала, что Лебедев на этой встрече включал громкую связь и все слушали объяснения Краснихиной. Даже когда огласили показания на следствии, не вспомнила. Известно, из сознания, из памяти вытесняется преимущественно то, что не хочется вспоминать. А почему не хочется? Потому что там есть очень важный, неприятный для медцентра момент. Подробнейшим образом Краснихина объясняла оставление этих анализов, а анализы не нашли. И второе. Помните, Ларина пояснила, почему на запрос адвоката не был дан официальный ответ, что Краснихина не посещала медицинский центр, какой направили следователю. Сослалась на формальный запрет – такая информация составляет медицинскую тайну, а согласия Краснихиной разгласить её не было. Но сказала об этом уже не столь уверенно, несколько стесняясь, как бы извиняясь. Следователю ответили, а адвокату нет.

Но больше месяца назад, 5 сентября Лебедев делает запрос о состоянии здоровья Краснихиной. И что же? Главный врач, совершенно не смущаясь, отвечает подробно, указывая, как проходит беременность подзащитной, какие имеются отклонения от нормального её протекания, то есть сообщает данные, которые формально охраняются медицинской тайной. Как же оценить адвокату Лебедеву это расхождение поведения руководства медицинского центра? Между прочим, 5 сентября был его первый запрос, Лебедев не был известен в медцентре. А 20 октября он уже не неожиданно появившийся со стороны субъект. В медцентре прекрасно знали, что Лебедев представитель Краснихиной. Кроме того, устно ему на встрече 19 октября уже сообщили, что следов пребывания Краснихиной в медцентре 12 октября не обнаружили. Значит, 5 сентября ответ дали, а 20 октября уклонились. Спрашивается, как расценить это противоречие с позиции защиты?

Я столь подробно довожу до суда хронологию произошедшего, чтобы стало предельно ясно: предъявить адвокату Лебедеву обвинение в представлении суду заведомо ложных для него документов можно только полностью отвернувшись от установленных по делу фактов.

В итоге в судебном заседании 23 октября при рассмотрении ходатайства следователя Сильченко об изменении обвиняемой Краснихиной меры пресечения сложилась следующая ситуация:

Лебедев располагал двумя подлинными - подчеркиваю! - документами – справкой врача, полученной им от своей подзащитной, и чеком кафе, подтверждающими факт посещения Краснихиной медцентра 12 октября. Следователь предъявил суду справку медцентра, этот факт отрицавшую, и протоколы свидетельских показаний – врача и медсестёр. Суд все эти доказательства приобщил к делу. Из спора сторон о конкретном факте вывести заведомую ложность позиции одной из них невозможно. Краснихина последовательно утверждает, что посетила медцентр и оставила там анализы сына. Прокурор в ходе судебного следствия задал Лебедеву вопрос: доверял ли он Краснихиной? Получил ответ: доверял. Применительно к предмету обвинения иной ответ выглядел бы странно. Лебедев, как я уже упоминал, обладал непосредственным знанием посещения подзащитной медцентра 12 октября, сам видел её там и с ней общался.

Но в более широком плане вопрос прокурора вовсе не бессмыслен. Да, адвокатская деятельность основана на доверительных отношениях с клиентами. В Кодексе профессиональной этики адвоката, принятого в порядке делегированного регулирования, по прямому предписанию законодателя, сформулирована специальная норма: «При исполнении поручения адвокат исходит из презумпции достоверности документов и информации, представленных доверителем, и не проводит их дополнительной проверки». Но наличие этой нормы вовсе не исключает тех ситуаций, когда адвокат действительно достоверно узнает о том, что материалы, которые передал ему подзащитный, свидетели, которых тот просит допросить – все это заведомо ложно. Документ подложный, свидетель будет врать. А возможна и другая ситуация: у адвоката есть сомнения в том, что доверитель снабдил его достоверными сведениями, но устранить эти сомнения он не в состоянии. Как в таких ситуациях поступить адвокату?

По счастью, эти вопросы в сфере нашей профессии давным-давно решены. У меня в руках -   маленькая книжка профессора Полянского «Правда и ложь в уголовной защите», считающая в адвокатуре канонической. Николай Николаевич Полянский – выдающийся отечественный правовед. Начал свою профессиональную деятельность еще при царе-батюшке, счастливо избежал репрессий и посадок, стал заведующим кафедрой уголовного процесса Московского государственного университета имени Ломоносова, заслуженным деятелем науки. Из его шинели вышли очень многие известные учёные-юристы, на книгах которых учились многие присутствующие в этом зале. И Полянский кратко и ясно обобщил многовековой опыт: если адвокату достоверно известно, если он точно знает, что сведения, получаемые им от доверителя, ложные – он не имеет права их представлять суду. Иное дело, когда подобные сведения представляются адвокату лишь сомнительными. В таких случаях адвокат не только вправе, но обязан предъявить эти доказательства суду. Больше того, если он их не предъявляет, он лишает подсудимого защиты и уподобляется судье, постановляющему обвинительный приговор на предположениях виновности.

В уголовном процессе действует презумпция невиновности, которая обращена к тем участникам процесса, которые ответственны за его проведение в разных стадиях - суду, следователю, прокурору. Сомнения они обязаны в соответствии с Конституцией и Кодексом толковать в пользу обвиняемого.

Остаётся развести руками. Обвинители и судьи должны руководствоваться презумпцией невиновности обвиняемого. А адвокат-защитник, оказывается, не должен. Взгляд на отношение защитника к информации, полученной от доверителя, никогда не подвергался сомнению даже на протяжении всех долгих лет существования советской власти, довольно косо смотревшей на адвокатуру. Вот книжка известного адвоката Давида Петровича Ватмана «Адвокатская этика» 1977 года. А вот совсем свежая книжка 2014 года профессоров Баевых. В них просто цитируется Полянский и выражается полное согласие с его позицией.

Но у предварительного следствия по данному делу свой подход. Оно насилует уголовно-процессуальный закон. В УПК сказано: Никакие доказательства не имеют заранее установленной силы, следствие – предварительное. Но эти предварительные следователи возомнили себя окончательными. Они наделили собранные ими обвинительные доказательства абсолютной достоверностью. Они фактически запрещают их оспаривать. Запрещают всем. Суду не следует на этот счёт заблуждаться. Не может же быть такого, что защита не вправе возражать против доказательств обвинения, а суду это следствием дозволяется. Или всем – или никому.

Вот какую ситуацию процессуального абсурда создали в данном деле сторона обвинения.

Но ярче всего неправедность уголовного преследования адвоката Лебедева высвечивается при обращении к тому, что происходило в заседании Тверского районного суда 23 октября 2017 года при рассмотрении ходатайства следователя Сильченко об изменении Краснихиной меры пресечения с домашнего ареста на содержание под стражей. Напоминаю: обязательным признаком состава преступления, предусмотренного частью первой статьи 294 Уголовного кодекса, является наличие у субъекта специальной цели – воспрепятствование осуществлению правосудия, выражающегося в склонении судьи к принятию незаконного и несправедливого решения.

Можно только посетовать, что адвокат Лебедев не смог воспрепятствовать вынесению Тверским районным судом города Москвы неправосудного решения. Судья Сизинцева удовлетворила ходатайство следователя, и полуторамесячный ребенок был оторван от груди кормящей матери. Это постановление просуществовало 4 дня. 27 октября оно отменяется, это постановление, признается неправосудным. Почему неправосудным? Да потому что УПК предусматривает, что содержание под стражей применяется только тогда, когда невозможно применить другую меру пресечения. И Краснихина была возращена домой. Сам собой напрашивается вопрос: какой же неприязнью, если не сказать, ненавистью к адвокатуре нужно пропитаться, чтобы в такой ситуации, когда постановление от 23 октября уже юридически не существовало, соорудить преследование адвоката, правота которого была установлена в судебном порядке.

Неладно что-то на верхних этажах Следственного комитета и Генеральной прокуратуры, руководство которых позволило этому делу оказаться в суде. Федеральная палата адвокатов воспринимает это несостоятельное уголовное преследование, как атаку недругов адвокатуры на её базовые основы. Убежден, эта атака на наш правозаступный институт захлебнется. Но хотелось бы пресечь её здесь, в первой инстанции районного суда, наиболее приближенного к защите прав и свобод простых граждан - наших доверителей. Адвокат Лебедев, честно и добросовестно выполнявший свой профессиональный долг, подлежит оправданию. Такие одиозные дела не должны появляться на судейских столах.

Реплика

Признаюсь: ждал отказа прокурора от обвинения. В этом деле столько обстоятельств, которые не красят ни Следственный комитет, ни Генеральную прокуратуру. Уже обращал внимание на то, что дело было возбуждено через месяц после того, как решение, вынесенное в судебном заседании, где якобы были представлены подложные документы, было отменено как неправосудное.

Возбуждалось и велось дело по другому преступлению - статье 303 – фальсификация доказательств. И только за три дня до окончания шестимесячного срока расследования переквалифицировано на статью 294. Для выяснения того, какая справка предъявлялась адвокатом Лебедевым в суд, создавалась целая группа следователей Следственного комитета. И какая мощная – из шести человек, среди них два следователя по особо важным делам. Вот какова, оказывается, была опасность представления в суд добытых защитником документов?! Надзор за законностью следствия осуществляла Генеральная прокуратура. Но заместитель Генерального прокурора отказался утвердить обвинительное заключение. Он совершает действие, вообще не предусмотренное уголовно-процессуальным законом – выдаёт доверенность прокурору города, но тот тоже не оценил доверия, ему оказанного, и утверждать продукцию следствия не стал. Обвинительное заключение утвердил заместитель прокурора города. Я глубоко убежден, что обвинительное заключение по делу утверждено ненадлежащим субъектом. В этом вопросе разошлись Президиум Московского городского суда и Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда.

Фабула дела при переквалификации осталась прежней. Никакие фактические обстоятельства не были изменены. Просто одну статью Уголовного кодекса заменили другой. Полагаю, заместитель Генерального прокурора и прокурор города просто не набрались мужества прекратить уголовное преследование, возвратить дело в Следственный комитет. Но и светиться в нём с реальной перспективой получить свою порцию позора тоже не хотели.

Прокурор в реплике как-то совсем отдалился от формулы обвинения. Мы услышали, какой плохой человек Краснихина - преступница, нарушительница и обманщица. Но по данному делу обвиняется не Краснихина, а Лебедев. Речь идет о его действиях. Допущу на минуту, что Краснихина Лебедева обманывала – и на приеме у врача не была и анализов не сдавала. Что ж, профессия наша уязвимая. Нас, адвокатов, бывает, доверители обманывают, разыгрывают в темную, подставляют. Но обман обвиняемым адвоката ничего общего не имеет с обвинением в заведомой лжи самого защитника.

Привлекаю внимание суда к постановлению, которое было вынесено 23 октября 2017 года, и затем отменено как неправосудное. Прокурор старается его не замечать. По той причине, что в нём вообще нет никакой оценки факта посещения или непосещения Краснихиной медицинского центра с 10-00 до 12-00 часов. Нарушение меры пресечения усмотрено лишь в том, что обвиняемая вышла за временные рамки разрешенного отъезда из своего дома.

И это крайне важно, потому что никакие доказательства, собранные предварительным следствием до оценки их судом, не считаются достоверными. Только тогда, когда суд даёт оценку доказательствам, принимая одни и отвергая другие, только после этого у прокурора и следствия появляется основание проверить эти доказательства на предмет заведомой ложности. Но, повторяю, ничего подобного в постановлении судьи Сизинцевой нет.

По этой причине, в том числе, я и ждал отказа прокурора от обвинения. У нас разный процессуальный статус в процессе. Нам, адвокатам, ни при каких обстоятельствах нельзя отказаться от защиты и оспаривать позицию, которую занимает подсудимый. Разве что, при убежденности в самооговоре. Сколь бы ни были убедительными доказательства обвинения, если подзащитный не признает свою вину, мы обязаны защищать и представлять суду малейшие сомнения в виновности. А вот к прокурору уголовно-процессуальный закон предъявляет другие требования. Если прокурор убедился, что обвинение не подтверждается, он должен от него отказаться. Мы, к сожалению, живем в такой период, когда признание ошибочности своей позиции на всех уровнях государственного управления объявляется неприемлемым, и расценивается как слабость. Но настаивать на ошибке значительно вреднее, чем её совершить.

Фото: Екатерина Горбунова.